Подхватив трупы и подтянув их как можно ближе к нам и грибовидному камню, так, чтобы осталось место и для нас самих, мы с Пасангом бросили веревки и поспешили на помощь к Дикону. Реджи осталась на тонком каменном выступе, еще дальше перегнувшись над обрывом. Она махнула Же-Ка, что мы готовы его вытаскивать.
Я понимал: вот она, настоящая проверка «волшебной веревки». Жаль, что у нас не хватало веревки, чтобы бросить Жан-Клоду два конца — дополнительные 200 футов понадобились для мертвых тел.
Теперь мы тянули — медленно, равномерно, все трое, синхронно и ритмично, наблюдая, как тонкая веревка змеится поверх двух рукояток вбитых горизонтально ледорубов. Реджи после каждого рывка называла оставшееся расстояние.
— Сорок футов… тридцать… двадцать пять… ноги Жан-Клода не достают до поверхности стены… он просто висит…
Мы чувствовали это по нагрузке на наши плечи и руки. Большая часть веса по-прежнему приходилась на Дикона.
— Пятнадцать футов… десять… пять… осторожнее!
Реджи перестала отсчитывать расстояние, протянула руку, схватила анорак Же-Ка и помогла приподнять плечи нашего друга над карнизом. Мы втроем еще раз потянули за веревку, и он перевалился через край, встал на четвереньки и быстро отполз от карниза. Реджи едва не упала вперед, когда Жан-Клод оказался на гребне, но широкая ладонь Пасанга метнулась к ее страховочной веревке и вытащила на тонкий каменный выступ. Реджи поползла к нам, тоже на четвереньках. Вытянув все веревки, развязав узлы, смотав бухты и уложив их в безопасное место под камень в виде гриба, мы окружили мертвые тела.
— Это мой кузен Персиваль. — Реджи говорила довольно громко, чтобы мы слышали ее сквозь завывание ветра. Она сняла варежки и перчатки и приложила ладонь к выцветшей шерсти и рваному габардину анорака на его груди.
Никакого запаха тления не чувствовалось. Обнаженные участки на руках и лицах обоих тел — и небольшой участок груди Майера под разорванной рубашкой — стали почти белыми под воздействием ультрафиолета, как спина Мэллори, кожа немного походила на кожу мумии, а глаза и щеки ввалились, как обычно бывает у трупов, но вороны до них не добрались. Я понятия не имел почему. В правом плече Майера виднелось огнестрельное ранение — не смертельное, сказал Дикон, — а на теле Бромли мы не нашли отверстий от пуль, ни входных, ни выходных, хотя осторожно перевернули его.
— Получается, что немцы не убили лорда Персиваля? — Мой голос был хриплым от усталости, высоты и волнения.
— Убили, друг мой, — сказал Жан-Клод. — Только не выстрелом. Они застрелили Майера, и лорду Перси оставалось только прыгнуть вниз или тоже принять пулю.
— Наденьте перчатки, Реджи, — мягко сказал Дикон. Я видел, что он сам натянул шерстяные перчатки поверх пропитавшихся кровью шелковых.
— Леди Бромли-Монфор, — сказал Пасанг. — Мы сами обыщем лорда Персиваля.
Реджи покачала головой:
— Нет. Пасанг, пожалуйста, помогите мне с Перси. Потом осмотрите пулевое ранение Майера. Остальные могут проверить одежду Майера.
— Что мы ищем? — спросил Жан-Клод.
— Точно не знаю, — ответила Реджи. — Но что-то небольшое. Майер провез эту вещь не одну тысячу миль через всю Европу, Ближний Восток, а затем Персию и Китай.
Мы обращались с телами бережно, и движения наши были медленными и осторожными, хотя оскорбить мертвых либо причинить им вред было уже невозможно. Наверное, на нас просто подействовало ласковое прикосновение Реджи.
Первое, что мне бросилось в глаза, когда я посмотрел на Майера — несмотря на то, что его тело почти год провисело в воздухе на горе Эверест, открытое всем стихиям, — выглядел он очень, очень молодым.
— Сколько лет было австрийцу? — спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Кажется, семнадцать, — сказала Реджи, тщательно обыскивая карманы кузена.
Ни у Майера, ни у Бромли не было рюкзака. Мы проверили множество карманов на том, что осталось от их анораков, шерстяных брюк, норфолкских курток и жилетов. У Майера в левом кармане куртки обнаружились письма на немецком — я даже разобрал немецкий готический шрифт на конвертах — и австрийский паспорт с многочисленными отметками пересечения границ.
В левом кармане куртки Майера лежала большая пачка купюр, фунты стерлингов.
— Боже правый, — сказал я. — Они настоящие?
Дикон пролистал их. Отдельные пачки купюр были стянуты полосками бумаги, на которых отчетливо виднелась надпись — «НАЦИОНАЛЬНЫЙ ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ БАНК ЛТД. ЛОНДОН».
— Это реальный банк, Ри-шар?
— Хотелось бы, — ответил Дикон. — Те небольшие деньги, что у меня есть, я храню именно там, — он считал купюры. — Здесь пятнадцать тысяч фунтов.
— Значит, ваш кузен Перси платил за информацию, — сказал Же-Ка Реджи.
Она подняла на него взгляд от карманов, которые обыскивала.
— Вероятно. Именно так он относился к своим источникам, которые соглашались рисковать своей жизнью и жизнью родных, предавая своих австрийских или немецких хозяев. Из того немногого, что Перси мне рассказывал — обычно после изысканного обеда с обилием вина, — следует, что шпионаж — это по большей части выплата денег неприятным субъектам.
— Значит, — сказал я, указывая на тело молодого человека, карманы которого мы продолжали обыскивать, — этот австриец был неприятным субъектом.
— Не думаю. — Слова Реджи были едва различимы за воем западного ветра. — Взгляните на паспорт еще раз, и вы поймете, почему он сделал то, что сделал, рискуя всем, что у него было.
Я пролистал паспорт, но не заметил ничего интересного. «ИМЯ: Курт Абрахам Майер. ДАТА РОЖДЕНИЯ: 4 октября 1907. ПРОФЕССИЯ: ученик наборщика».
— Вот. — Дикон указал на готический шрифт следующего раздела: ВЕРОИСПОВЕДАНИЕ. Ниже располагалась запись, сделанная красивым чиновничьим почерком: ИУДЕЙ.
— Он шпионил для вашего кузена потому, что был евреем? — спросил я Реджи, но она не ответила.
Из нагрудного кармана норфолкской куртки на трупе кузена она извлекла плотный конверт из коричневой бумаги и заслонила своим телом от ветра, порывы которого рвали конверт из ее рук.
Внутри большого конверта было пять других поменьше. В каждом одинаковое количество фотографий — семь. Я не видел, что это за снимки, поскольку Реджи наклонилась над ними, но подумал, что за 15 тысяч фунтов наличными это должны быть как минимум фотографии новейших военных аэростатов графа Цеппелина.
— Ах-х. — Это было нечто среднее между удивлением и отказом поверить в некое откровение. — Хотите посмотреть, джентльмены, за что отдали свои жизни Перси и Майер?
Все, за исключением Пасанга, кивнули. Доктор был занят: он разрезал жилет и рубашку на теле Майера, чтобы осмотреть пулевое ранение плеча, ниже ключицы.
— Будьте осторожны, — сказала Реджи. — Тут пять одинаковых комплектов, причем в одном конверте негативы. Не дайте ветру вырвать их у вас из рук. — Она протянула Дикону один из конвертов с фотографиями, который взглянул на все семь, медленно кивнул и передал Жан-Клоду.
Же-Ка с лихвой компенсировал сдержанность Дикона — и голосом, и физической реакцией. Его голова дернулась назад, как от неприятного запаха, руки с отвращением отодвинули снимки подальше.
— Mon Dieu, — в ужасе воскликнул он, — это… они… это… мерзость.
Я пытался заглянуть ему через плечо, но увидел лишь белые фигуры на темном фоне.
— Мерзость, — хриплым голосом повторил Же-Ка, качая головой. — Совершеннейшая мерзость!
Отвернувшись, он протянул фотографии. Мне пришлось крепко стиснуть их обеими руками и опустить голову, чтобы рассмотреть на сильном ветру. Потом я вспомнил, что не снял очки, резко сдвинул их на лоб и принялся разглядывать семь черно-белых фотографий.
На каждом снимке присутствовал очень бледный, очень худой мужчина лет тридцати, занимавшийся сексом с, как мне показалось, четырьмя юношами… нет, мальчиками. Старшему мальчику было не больше тринадцати лет. Младшему восемь или девять. Фотографии были очень четкими — белая обнаженная плоть на чрезвычайно темном фоне, если не считать серого пятна скомканных простыней. Комната была похожа на номер дешевого европейского отеля, возможно, австрийского, с массивной мебелью и покрашенными темной краской стенами. Должно быть, фотограф работал со вспышкой или с долгой экспозицией, потому что на окне, попавшем на один из снимков, были задернуты занавески. Четкость каждой фотографии и глубина резкости свидетельствовали о первоклассной камере. Отпечатки были размером пять на семь дюймов, а негативы находились в бумажном чехле на дне конверта.